На фотографии деда за спиною, на книжной полке
скрестившая руки фигурка, как положено, в треуголке,
на фото дед втрое младше, чем я теперь.
На том же фото – среди прочих диковин
граммофон, пластинка – по-видимому, Бетховен,
по крайней мере, судьба упорно стучится в дверь.
Попробуй не отвори! Все равно разметает по свету
тех, кто сидит за столом, читая газету,
или в крайнем случае книгу – Франс или Соловьев,
тех, кто идет к Абраму в ателье на примерку,
тех кто кладет салфетку на этажерку,
тех, кто сочиняет сказки про рыбалку-хороший-клев.
Что могу я сказать своему предку или герою –
его уже нет давно, но меня он моложе втрое,
человек двумерный в пиджаке и пенсне
по причине дефекта зрения или для форса?
За столом укрыто все, что пониже торса.
Впереди все то, чего не увидишь и в страшном сне.
Негативы всегда сохраняются – надпись на обороте.
Негативы того о чем мыслите и для чего живете,
но где же они хранятся? В земле иль на дне морском?
Или в заоблачной дали разбегающейся вселенной?
Должна же быть хоть пластинка с негативом нетленной,
чтобы новая жизнь из нее проклюнулась белым ростком.
Странно, но я хотел написать о Наполеоне,
о его уголовном кодексе, о порфире и о короне,
злодейской – Пушкин писал – на галлах скованных – так,
О том как гнали его из Москвы морозы,
о том, что он был – матерьял для толстовской прозы,
поверх которой лежит мутный советский лак..
x
